Что-то мерзкое и чужое лязгает и скрежещет над ухом. Будь проклят тот человек, который придумал будильник! Холодное хмурое утро медленно пробуждает для очередного кошмара. На улице темень. Вставать?! Нет! Лучше застрелиться!

Пришедший в себя, умытый, выбритый, накормленный, но не проснувшийся, я выпадаю из подъезда. Март. Весной ещё и не пахнет.

У метро идёт бойкая торговля поддельными батарейками “Дюраселл”. Я бодро спускаюсь под землю и быстрым манёвром занимаю сидячее место. Мне на глаза попадается довольная физиономия интеллигентного бородача напротив. Такую откровенно детскую улыбку я видел в телепередаче про душевнобольных. Незабываемое зрелище. Я закрываю глаза и к семи часам сна добавляю ещё 45 минут дрёмы…

Рабочий день проходит в каком-то забытьи. Я плетусь к выходу из корпуса и замечаю мёрзнущих на улице Вову и Женю. Они чем-то непривычно взволнованы. Эти крепкие парни первыми приняли на себя удар надвигающейся “Студенческой Весны”. Я узнаю о двух выступлениях: военном и “Весенних грёзах”. “Война войной, – думаю я, – но о чём можно грезить в такую холодрыгу?” Никаких идей нет, и вопрос с грёзами остаётся для меня открытым.

– Ты паспорт с собой взяла? – деловито интересуется он.

– Нет!

– Плохо!

– Давай, Ленка, соглашайся, – говорю я, – он на права сдал. Купит машину, будет тебя катать.

– Я и сама умею! – улыбается Лена.

– А я близко живу, – вставляет Слава.

– Смотри, какой он выгодный жених! – подтверждает Таня.

– А ещё он мало ест и неприхотлив в быту, – добавляет Тимур.

Тамара ходит по своей кухне и заботливо поит нас чаем.

Вовка пропадает на чьих-то днях рождениях и ставит небезопасные химические опыты. Саша и Рома, под предводительством Жени исследуют Сьяновские пещеры. Серёга Тимошенко и Тимур оттачивают мастерство игры на бильярде.

Природа живёт самостоятельной и загадочной жизнью. Она радует нас неожиданной оттепелью, дождём, гололёдом, иногда снегом.

В один из снежных дней мы с Тимуром возвращаемся домой. Я шагаю впереди. Тимур идёт сзади, периодически догоняя. Вдруг мне по спине попадает снежок. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Кроме растерянного Тимура на тротуаре никого.

– Извини, – виновато произносит он, – не знаю, что со мной творится. Мои руки и ноги живут сами по себе. Иду я сейчас, никого не трогаю. Рука хватает снег. Что такое? Не знаю! Смотрю, а снежок сам лепится. Я уже хотел тебя предупредить, но не успел. Он слепился, да ка-а-к сам кинется…

– А ты никогда не удивлялся тому, как сами тратятся деньги? – не обидевшись, спрашиваю я.

– Да! – удивляется он. – Откуда ты знаешь? Для меня это просто загадка.

– Вот, смотри, – объясняю я. – Идешь ты, например, по улице Врубеля тише воды ниже травы. Опять же никого не трогаешь. А ноги сами несут тебя в бар “Семёрка”, руки тянутся к кию, глаз сам прицеливается по шару. И ты думаешь, а почему бы не ударить? И ударяешь. Сознание само по себе затуманивается. Приходишь в себя, когда сыграно 8 партий и деньги все вышли…

За месяц до первого выступления, Дима Локшин на совещании в 7-02 рвётся в бой. Он кричит: “Дайте мне войну, и я сам её поставлю!” В качестве весомого аргумента он выдвигает возможность недорого нанять духовой оркестр. Планы Димы нестандартны. “Для войны ребята мне не нужны, – сразу заявляет он. – Главную и единственную мужскую роль буду играть я. Дайте мне побольше девчонок, и я сделаю госпиталь”.

Его выступление укладывается примерно в следующее:

“В госпитале лежит молодой человек, который неизлечимо болен. Медсёстры под его руководством ставят спектакль, и все в него влюбляются. Больной неожиданно поправляется и уходит на фронт. Там его убивают. А духовные дети медсестёр и молодого человека играют на сцене его спектакль”.

“Духовные” дети разряжают обстановку в коллективе.

– Ну вот, вы всё опошлили, – возмущается Дима, – это же не обычные дети!

– А зрителю ты тоже объяснишь, что дети духовные? – спрашиваем мы.

И тут в 7-02 врывается Тимур. Он на редкость весел. Облазив аудиторию вдоль и поперёк, он здоровается со всеми, отпускает пару шуток и задаёт неожиданный вопрос:

– А что вы знаете об овощах?

Овощи действуют как ностальгия, и ещё некоторое время мы вспоминаем сдачу экзаменов, День Святого Валентина и, конечно же, военную кафедру. Тема военной кафедры – неиссякаемый источник вдохновения Тимура. После убойного выступления на прошлой Студвесне он так и “лезет из окопа”, чтобы сделать ещё более скандальное опровержение. Чего стоят его фирменные марки водок “Настоящий полковник” и “Топаз. С зачётом вас!”

Явление Тимура кратковременно. Вместе с ним собираюсь и я. Спорить с Димой уже не хочется.

– Пойдём или поедем? – спрашиваю я. До метро – одна остановка.

– Пойдём! – изрекает Тимур.

– Пешком или на трамвае?

– Пешком! – не поддаётся на провокацию он.

У Гидропроекта в палатке мы приобретаем два пакетика молока и, неспешно потягивая целебный напиток, идём параллельно трамвайным путям. Молоко в пакетике Тимура моментально кончается.

– Ну, ты молокосос! – удивляюсь я.

– Молокохлёб, – поправляет он, – молокосос – это совсем другое.

У него рождается мысль давать звания почётных молокососов и молокохлёбов. Идею поощрения потребителей молока я дополняю званиями заслуженного и народного молоко-хлёба. За обсуждением старшинства мы подходим к трамвайному кругу ул. Алабяна. Где встречаем двух очень знакомых личностей. Это Серега Кольцов и Лёшка Попов.

– В институт? – спрашиваю я.

– Ага! – радостно говорит Лёшка, Серёга утвердительно кивает.

– Учиться?

– Н-е-е-т!!! – дружно мотают головами они.

Дома я смотрю телевизор. В последнее время это удаётся всё реже и реже. Идёт “Чудовище” с Бельмондо. На столе требовательно звонит телефон. Я бросаю короткий взгляд в Олежку, лежащего на кровати, тот вскакивает и кидается к аппарату.

Медленно разгорается искорка будущих “Весенних грёз”. Для осознания темы каждый ставит перед собой каверзный вопрос: с чем у него ассоциируются весна и грёзы? С весной всё понятно. Но грёзы… У одних грёзы похожи на глюки, у других на сны, третья группа склоняется к последствиям авитаминоза. Слава, Кольцов и К^о предлагают идею психдома после весеннего обострения. Кое-кто уже видит себя в звёздной роли шизофреника из палаты № 6. Время идёт. Бежит. Несётся.

Оригинальная идея корабля Ольги Квадратовой долго будоражит мысли соратников по “Грёзам”. Слава и Серёга не теряются и переселяют психдом на корабль. Затея общественности не нравится, и радетели психически неполноценных ужимаются до одной каюты.

Весна входит в свои права. Тают последние сосульки и душераздирающе воют под окнами коты. Идея братьев наших меньших как чума захватывает умы экономистов. Кошки теснят корабль, едва не пуская его ко дну.

Кошки необычны, но скучны.

– Ну кто, ну кто, скажите на милость будет смотреть историю кошачьей любви в течение 45 минут (регламент выступления)? – вопрошает общественность. И мысли возвращаются к кораблю. Несколько раз он тонет в пучине забвения, но всякий раз упрямо всплывает на поверхность. Эх, “Титанику” такую бы плавучесть!

Доведённый до точки кипения, Лёшка ищет мирный способ решения проблемы.

– Томчик, ты, конечно, не обижайся, – начинает он свою дипломатическую речь, –- ты знаешь, как я к тебе отношусь. При всём моём уважении к тебе идея с котами, по моему, была всё же лучше парохода.

После такого подхода можно ожидать Тамариного благословения и штампа “Ах, Лёшечка, ты, конечно, прав!” на лбу дипломата.

– Коты – моя идея! – выпаливает она.

– А! – открывает рот Лёшка и замолкает. Слов у него нет.

Ради общего дела двое безумцев идут на компромисс, соединяя корабль и кошек воедино. Получается корабль с кошачьей аллегорией. Катализатором всё объясняющего действия становится сосулька, падающая на голову незадачливого композитора.

“Постойте, постойте, – вдруг соображаем мы, – выступление в конце апреля. Какие могут быть сосульки? И потом, неужели главный герой настолько туп, чтобы не видеть очевидного? А зритель, о котором мы так печёмся? Кто подумал о зрителе? Сначала он ничего не поймёт, потом окончательно запутается и, наконец, заснёт!”

Сюжет повисает. Но выясняются некоторые критические детали.

– Так не пойдёт, – возмущается Лёшка, – у нас опять будет толпа! Вы случайно не заметили, что у нас на сцене всегда толпа? Пора уходить от толповой самодеятельности.

– Ну да, – не спорит Тамара, – все хотят играть роли, никого и за уши не оттащишь от сцены. А я не могу вышвырнуть человека за борт.

– Да, но у нас много талантов.

– Это верно. Вы у меня все непризнанные Гамлеты.

– А в чём проблема? – не понимает Кольцов. – Давай признаем!

До военного выступления – 2 недели. Мы ставим корабль на прикол и берёмся за “войну”.

Преодолевая определённые трудности (без них жизнь не жизнь) мы доходим до вещественного сценария, листки коего некоторые счастливцы даже умудряются подержать в руках. За основу берутся два письма и кусочек “Завтра была война”.

Лена Бровко играет Катю, Леша – Пашку, Денис – Артёма, Вовка – хохла Кузю. Все остальные – обрамление истории, гуща событий. За монтаж кадров кинохроники отвечает Женя, приобретая новую головную боль.

Первой активной сценой, о которую разбивается не один айсберг нашего терпения, становится школьный вальс. Сборище на первой-третьей репетициях можно принять за толпу у пивного ларька. Постепенно толпа разделяется, оформляются пары, которые незамедлительно принимаются шагать по сцене и топтать друг другу ноги.

Ира Абрамова, наш постановщик танцев, выходит из себя, кричит, злится и плачет, потом собирает волю в кулак и гоняет нас снова и снова…

Дверь корпуса В, вполне подходящая в качестве катапульты для осады небольших укреплённых сооружений, выбрасывает из института Тамару. Та мягко благодарит её за острые ощущения и вливается в наши ряды. Организованной толпой мы идём к метро.

Это необъяснимое явление продолжалось около двух недель. Наслушавшись множества историй, о том, как кто-то мок под дождём или забыл зонтик, я понимал, что мне чертовски долго везёт. Зонт устроился в моей сумке безвылазно, пригрелся, словно балласт и терпеливо ждал своей мокрой участи. Дождь убегал от меня, пока я не выложил зонт. И сразу понял, какой сюрприз готовила мне природа.

За неделю до выступления мы репетируем в 401-ой. Бардак (лежит, стоит, висит) полный. В труппе нездоровое оживление.

Там, за шторами, делящими сцену надвое, мучают вальс Гурам и Хлынина Ира. Здесь, на узкой полоске сцены и ступеньках, жмутся остальные. Саша, изображая стойку микрофона, замер справа. Слева что-то наигрывает на гитаре Лёшка в своей неразлучной чёрной кепке. В центре Ира Абрамова, Рома и я увлечённо играем в “карты”. Мы изображаем привал. К “микрофону” подбегает Вовка-Кузя с радостным “Почта пришла!” Мы издаём неопределённый звук, изображающий непередаваемую радость.

– Ну что вы мычите как коровы? – прерывает Тамара. – Пришли письма, вы радуетесь! Должен быть такой живой возглас.

– От правильно Тамара бачит, – хохмит Вова.

– А ты где свой хохлятский акцент потерял? –получает он пилюлю. – И вообще, где ты стоишь? Опять в полуметре от микрофона?

Саша улыбается и вертит бритой под ёжик головой.

Лёшка бренчит на гитаре, я тасую колоду. Врывается Вовка, с акцентом в микрофон вещает о почте. Мы издаём дружный возглас. Критики в зале одобрительно кивают.

– Нет, Степаныч, тебе ничего! – Вовка жмёт Ромкину руку. – А твоя молодуха исправно пишет, – он протягивает мне невидимый конверт.

Мы разбредаемся по углам, словно драгоценности, баюкая в ладонях письма.

– Отлетаем через 10 минут, – сообщает командир Тимур и загадочно добавляет, – у вас на сборы 20.

Из-за шторы показывается Гурам. Вальс, похоже, его достал.

Звучит “Реквием”. “Избранные” друг за другом произносят свои куски, стараясь придать голосу нужную проникновенность и трагичность.

– В штанах, – невинно добавляет Гурам после очередной строки.

– Без штанов, – вставляет он после следующей. Серьёзность исчезает. Лицо Тамары становится недобрым. Гурам замолкает.

– Ты знаешь, – доверительно сообщает мне Ириша, – когда Ромка читает “Реквием” меня просто ржач разбирает.

Протестуя против дождевой экзекуции, заболевает горло. Я настроен решительно и намерен с ним разобраться. Оригинальный рецепт лечения даёт м.н.с. Митичкина Таня, советуя горячее пиво. Заманчивое предложение стоит того, чтобы его проверить. Я покупаю бутылку “Бочкарёва”, приношу домой и ставлю её на кухонный стол. Домочадцы относятся к лечению с пониманием, в глубине души, наверное, всё-таки посмеиваясь надо мной. Серьёзность момента понимает Олежка. Он усаживается за стол напротив бутылки и тянет к ней свою длинную руку.

– Не тронь! – говорю я, двумя пальцами унося из-под его носа “Бочкарёва”. – Это моё лекарство!

– Да-а-а!? – радуется брат. – Тащи арахис, вместе будем лечиться.

Я отклоняю его неуместное предложение и, вскрыв бутылку, переливаю содержимое в маленькую кастрюльку. Которую ставлю на плиту под аккомпанемент душераздирающих сожалений брата.

Когда я подношу ко рту кружку дымящегося напитка, за мной скептически наблюдают три пары глаз. Глаза предвкушают зрелище. Я мужественно глотаю, зажмуриваюсь и не выдерживаю.

На следующий день, возвращаясь с танцев, я застаю невесёлую компанию напротив актового зала. Тамара, Саша и Рома, разложив ватман на деревянной крыше раздевалки, рисуют борт парохода, Таня выводит буквы предвоенной афиши.

– Привет, Тань!

– Я тебя сегодня уже видела! – удивляется она. – Я стояла у старого корпуса, ты проходил мимо. Я только успела сказать “Ми…”, а ты умчался на четвёртой скорости.

– Передачи барахлят, – пожимаю плечами я.

Вова задумчиво прохаживается мимо и думает, чем бы заняться. Потерзать ли автомат с шоколадками или поиздеваться над нами? Убитый вид друзей переключает его внимание на чёрный “холодильник” с кнопками, который он без зазрения совести кормит всяким мусором. За этим занятием его застают идущие на репетицию Серёга Кольцов и Лёша Попов.

Кольцов, критически рассматривая маленькое пятнышко на своих замшевых ботинках, недовольно вскидывает брови и лезет за щёткой. Лёшка, повесив улыбочку, идёт к нам.

– Ну, Танюшка, как дела? – спрашивает он.

– Рисуем!

– Здравствуй, Лёшечек, – устало кивает ему Тамара.

– А, Лёха! – радостно говорю я. – Иди-ка сюда! Ну-ка, спой мне свою пиратскую песню, я законспектирую.

Лёша становится серьёзным. На корточках устраивается с гитарой. Перебирает струны, подкручивает колки. Я с блокнотом и ручкой присаживаюсь рядом.

– А технологи уже с февраля репетируют… – грустно затягивает Таня.

– А в тюрьме сейчас ужин дают. Макароны… – иронично закругляет Кольцов. Он привёл в порядок ботинки и находится в отличном настроении.

– Пора домой, – глядя на часы, сообщаю я.

У метро мы обычно прощаемся. Я падаю на сиденье, и сон вырывает меня из действительности ровно на 45 минут.

Мама разогревает суп, а я силюсь передать ей ощущения от танцев.

– Представляешь, сегодня разучиваем каблучный поворот и на каблуке кожа отклеивается? Зараза!

– Что, прямо на повороте? – удивляется мама.

– Да нет, раньше. А этот поворот такая классная штука. У него даже название имеется. Это… э-э-э… забыл!

Утро. Олежка на кухне в одиночестве хлебает чай. Во всяком случае, я так предполагаю. Звуки, исходящие из кухни, напоминают стадо слонов у водопоя. Хотя, может быть, у брата вырос хобот. По частоте и громкости глотков абсолютно точно можно заключить, что термос опустел. Запасы сыра, надо думать, тоже подходят к концу.

Пятница за неделю до “войны” выдаётся трудной. В лаборатории ближе к концу дня прекращается всякое водоснабжение. И это тогда, когда бутылки для воды пустые. Я переворачиваю вверх дном банку дистиллировки и заливаю в чайник. Соображалка на этот раз не подводит. Чтобы я без неё делал? Читал надпись на пакете с вермишелью “можно есть в сухом виде” и кусал бы от брикета.

В 401-ю постепенно подтягиваются главные силы “экономистов”. Сегодня мы обсуждаем и набрасываем план “Грёз”. На сцене – репетиция главных эпизодов “войны”. Инициативная группа в составе 4-х человек усаживается на последних рядах и приступает к работе над “Грёзами”. Местом действия остаётся корабль. Продолжается обсуждение состава команд пиратов, матросов и гарема. Одно ясно точно, капитан – девушка. Значит и команда женская. В противоположность этому пиратами должны быть ребята. Остаётся гарем. Женский гарем – скучно, мужской – намного веселей. Разрабатывается яркий образ человека с морской болезнью, а также основных действующих лиц: композиторов, примы и девушки-вундеркинда. Абрамова настроена решительно, значит, минимум два танца у нас будут.

Весь исчирканный листок плана я бережно уношу домой. Там я нахожусь в приподнятом настроении и шучу по любому поводу.

– У меня уже уши завяли, – жалуется мама.

– Потом отвяли и завяли в другую сторону, – ехидно комментирую я.

Я открываю один глаз и смотрю на звенящий будильник. Под моим ледяным взглядом тот смешивается и затихает. Я закрываю глаз. На работу, конечно, опаздываю.

Я окончательно просыпаюсь, переступая порог лаборатории. Под стеклом белеет обрывок с надписью: “Колеснов, 2 рубля. Проценты пошли”. Вот так просто я ставлю начальника на счётчик.

На краю стола ждёт своего неминуемого четвертования обзор. До остроты скальпеля я затачиваю простой карандаш и принимаюсь за работу. Как хирург я беспощадно вырезаю из обзора скверну, бред и демагогию, отжимаю воду и привожу в чувство заметками на полях. Через два часа его не узнать, меня от усталости тоже.

Перед обедом выясняется, что у нас кончился майонез. Я решаю сходить. В поисках бумажника я открываю шкаф и начинаю рыться в карманах. В руках появляются чьи-то пропуски, конфеты и деньги.

– Ты скажи, чтобы тебе самого хорошего майонеза дали! – наблюдая за мной, консультирует Нина Григорьевна.

– Скажу, а как же! – киваю я, сообразив, наконец, что роюсь в чужих карманах.

Через пять минут я появляюсь в дверях “Голодного”.

– Дайте мне самого лучшего майонеза! – говорю я.

– А у нас весь майонез хороший! – отвечает продавец.

– Ну смотрите, – я становлюсь суровым, – а то мой начальник с братками на джипе подъедет, разберётся, что вы мне тут продали.

Продавщица смотрит непонимающе.

– А я вообще-то специально за майонезом зашёл, – добавляю я. – Что-то братки у нас заскучали без разборок.

Майонез я получаю без звука и по смехотворно низкой цене. На обратном пути думаю, каких же братков имел в виду?

Вечером перед репетицией я достаю из сумки мытое яблоко и зачарованно его изучаю. “Какая простая вещь – яблоко, – думаю я, – но в нём же целая философия…”

От странных мыслей отвлекает стук в дверь. Появляется Тимур. По выражению его лица я безошибочно угадываю, что ему нужно сделать 1 телефонный звонок.

– Я у тебя потелефонирую? – спрашивает он и по особому гнёт пальцы. И откуда у меня телепатические способности?

В зале снуёт народ. Женя устанавливает видеопроектор и отгоняет от аппаратуры любопытных. Саша конструирует серебристые колпаки на прожектора. На фоне освещённого пятна экрана девушки изображают экзотические танцы. Особенно пластичные па проделывает Оля Квадратова, живо напоминая титры киноэпопеи о Джеймсе Бонде.

– Зажигалка, у кого есть зажигалка? – с готовностью отрепетировать горение свечи носится Женечка.

– У меня.

– Миша, ты куришь??? – Женечка и Хлынина удивляются вместе.

– Нет, поджигаю!

За кулисами ошивается Кольцов.

– Ракель, ты откель? – появляющийся Слава приветствует его несильным пинком пониже спины.

– Оттеда, милок, оттеда! – объясняет Сергей.

Дошедший до безумия Денис зачем-то сильно стучит ногой по ни в чём не повинной колонке.

– Если мы бьём их ногами, то это совсем не значит, что они ничего не стоят, – замечаю я. Денис в недоумении замирает.

Под музыку вальса пары начинают кружиться. Фотограф Тимур увековечивает наши лица на пластинке старого фотоаппарата. Разворачивается действие. Лена и Лёша читают письма. Мы вертим палатку, расставляем скамейки, переодеваемся, поём частушки и в сотый раз читаем письма близких…

Усталые, но довольные мы бредём к “Соколу”.

Ольгу Усову несёт на руках Серёга Кольцов.

– Вот видите, – приговаривает Ириша Абрамова, – главное – толкнуть человека на поступок.

Кольцов краснеет, подпрыгивает, подбрасывает свою ценную ношу и идёт дальше. На этом отрезке ул. Врубеля он герой и без стеснения этим наслаждается. Я тоже нахожусь в эйфоричном настроении. Сегодня, играя в бильярд, я умудряюсь в одной партии загнать в лузу три условных чёрных шара. Такой джентльменский поступок поднимает настроение Натальи, которая целый день вспоминает мою феноменальную меткость.

На пути к “Соколу” Тимур попадает в цепкие лапы улицы Алабяна. Он стоит посреди неё, махает руками и просит о помощи. Спереди и сзади навстречу друг другу несутся 2 потока машин. Но мы и не думаем его спасать, просто дожидаемся, пока зажжется зелёный свет.

Идущий с нами Лёша тих и лиричен. Он мнёт в руках кепку и переживает ощущения от своей глобальной стрижки. Лёшку стригли в общежитии в 4 часа утра.

К метро мы подходим в состояниях, близких к опьянению: Маша – размышляющая, Оля – радостная, Ира – весёлая, Тамара – отвязная, Таня – одно сплошное “хи-хи”; Лёша – мечтательно-задумчивый, я – блаженный, Рома – приподнятый, Тимур – наэлектризованный. Процессию завершают сиамские близнецы Серёга и Петя, неразрывно связанные одними наушниками. Они на редкость серьёзны.

– Внимание, это теракт! – громко кричит Тимур в вагоне движущегося поезда и сам пугается.

Я смутно помню, как попадаю домой.

Маминой виртуозности объяснять положение объектов на местности мог бы завидовать сам Чапаев.

– Вот здесь рынок, – картошки под рукой нет, и она ставит тарелку, – тут отстойники, – она бросает рядом шуршащий полиэтиленовый пакет. На русло Москвы-реки она помещает тюбик крема и начинает короткое, но невразумительное повествование.

– Он (автобус) так здесь “дыр, дыр, дыр”, потом вжить – повора-а-чивает, там Алма-атинская улица, ля ля, потом даёт ба-а-альшого кругаля и выезжает сюда, к этой штуковине, тут у него остановочка “какой-то там микрорайон”, а дальше шпарит по прямой…

Прерывая объяснение, на кухню заглядывает голова старшего из младших сыновей. Рядом с головой появляется рука. Пашка хрустит щетиной на подбородке и недовольно гнусавит:

– Задолбался ложкой бриться!

– Могу предложить свой личный топор! – прикалываюсь я.

– У тебя лезвия кончились? – не понимая шутки, спрашивает мама.

– Нет, мам, это я тебя веселю, – улыбается Пашка и исчезает.

В 8.20 по московскому времени безуспешно пытается встать мой брат Олег. Он подтягивается на локтях, цепляется за ковёр и спинку кровати, но, не удержавшись, падает на подушку. Когда в 16-ой попытке он добирается до будильника, часы показывают 9.00. Внутренний импульс подбрасывает Олега, и он с ускорением пробки от бутылки шампанского вылетает из кровати по направлению к колледжу.

День выступления нервен. На сцене – технологи. Оценивая своих конкурентов, мы каждые 5 минут кричим:

– Смотри, смотри, и это содрали, гады!

К выходу на сцену мы подозрительно успокаиваемся.

– Первый эпизод кинохроники – 34 секунды! – заведённо повторяет Женя.

– Ой, Лёшка, – качает головой Хлынина, – как же ты будешь играть без своей кепки?

– Даже не знаю, – жмёт плечами тот, – до войны таких кепок вроде не носили.

– Ну, погнали пчёл в Одессу? – предлагаю загрустившей Женечке я. Та улыбается и согласно кивает. На сцене – тишина. Из колонок льётся вальс…

В кулисе, держась за углы палатки, задумчиво стоят Рома и Саша. Резко выйдя из ступора, они бросаются к военной одежде. Рома переодеться не успевает и выскакивает на сцену в расстёгнутой телогрейке, из-под которой выглядывает тело. Гурам забывает про носилки и уходит в другую сторону. Вынос Артёма (Дениса) вызывает в зале нездоровый смех. Лена, подозрительно копаясь в карманах, ищет бинт. Привал очень живой.

– Когда я служил в Сахаре, в лыжном батальоне… – начинаю я.

– А ты помнишь, как я его подрезал? – спрашивает Рома и, изображая свист пикирующего истребителя, расстреливает противника из бортовых пулемётов.

– Ребята, – читая письмо, неожиданно громко сообщает Гурам, – пятеро родилось!

Зал радостно ухает.

А вот и частушки. Ну кто, скажите пожалуйста, мог ожидать от Ромы такой прыти? Вова и Гурам пляшут так, словно учились этому с детства.

На выход я напрасно ищу в нашей кулисе свечу. И бросаюсь по коридору в другую сторону сцены…

На работе я беру во временное пользование поддельную сторублёвку и развиваю пропаганду внимательности к визуальному облику денег. За один вечер ко мне поступает несколько нечестных предложений сотню разменять и тут же отпраздновать это событие. Все предложения я возмущённо отвергаю. Дома игру по сличению настоящих и фальшивых дензнаков я называю просто: “Найди 10 отличий”. Купюру тут же забирает Олежка, признанный семейный эксперт по хитроумным разработкам. Поиском отличий он занимается основательно, тащит лупу, долго слюнявит бумагу и просвечивает её над лампочкой. На третьей минуте поиска он находит одиннадцатое отличие.

Сценарий “Грёз” растёт, дополняется, в нём появляются новые персонажи. И чем конкретнее становится действие, тем меньше оно нравится коллективу. Неожиданно всплывает подзабытая, но оригинальная мысль Лены Бровко о Верке Сердючке и Геле, персонажах СВ-шоу на ТВ-6. Верку должен играть Вовка. Это не обсуждается. Фигура Гели висит в воздухе, но многие прочат её Лене. Само собой разумеется, сценарий меняется основательно. Исчезают персонажи юнги “ни рыба, ни мясо” и старушки-склеротички. Появляются студенты. Человеком с морской болезнью становится препод. Состав гарема меняется с мужского на женский. Пират теряет свою команду и остаётся один. Агент-неудачник 001-й трансформируется в профессионала Женю Понтова. Идёт серьёзная корректировка образов девушки-вундеркинда и примы. Девушка исчезает, затем появляется в образе хвостатой русалки. Стервозную приму без голоса, методично избивающую композитора-зазнайку Смяткина, лихорадит. Она кидается туфлями, хлещет по физиономии, шантажирует, танцует и пытается петь.

В итоге из сценарных баталий выходят:

• Верка Сердючка и Геля – лучше не придумаешь;
• Композитор “без музы в голове” – без изменений;
• Смяткин – самовлюблённым и пошловатым;
• Русалка/наяда – то с хвостом, то без;
• Прима – со скрипом и нервотрёпкой.

Среди остальных персонажей выделяются хан Гурам, пират, “зелёный” профессор и инспектор ГИБДД.

За неделю до выступления идёт первая читка в 6-06, напоминающая мне строку крыловской басни “Когда в товарищах согласья нет…” Девушки-матросы танцуют.

– А вы знаете, как Кольцевич трясётся над своими ботинками? – спрашивает Лёшка, отмечая особую заботливость Серёги в отношении своей обуви. Кольцов кидает на него суровый взгляд и дует на щётку.

Он оглядывается в сторону Кольцова. Тот молча полирует ботинки.

– Придёт на работу, – продолжает Лёша, – снимет их, краской покрасит, 2 часа сидит ждёт, пока высохнут, чтобы ни одна пылинка на них не упала. Потом отполирует, в пакет положит. Пижон!

– От “не пижона” слышу! – отзывается Серёга.

Мы сидим плотной кучкой, копий сценария мало. Разошедшийся Вова читает подряд, от роли к роли меняя интонацию.

– Дамы и Господа! – тонким голоском начинает он.

– Ты чего? – “просыпается” Ира, – Это же мои слова!

– А я думал, тебя нет! – оправдывается Вова.

– Я тебе дам “нет”! – говорит Ира и читает.

– Улыбка до ушей! – критикует Тамара. – Сначала она у тебя есть, а потом вдруг начинает куда-то уползать.

– А давайте её пластырем приклеим! – предлагает Вовка.

– Вы хотите, чтобы я говорила с таким ртом до ушей? – спрашивает Ира и скалится вампирской улыбкой.

– Ослабьте ей косу! – советует Лёшка. Ему её жалко.

– Просите чего угодно! На всё согласен! – вклинивается Кольцов со словами препода.

– Серёж, ты тонешь, – напоминает Квадратова. – Жалостливее!

– Только вытащите меня из воды, – вопит Серега и тоном расслабленного недовольства добавляет. – Меня ука-а-чивает!

– Кольцевич, ты мне чем-то напоминаешь Березовского, – замечает Алексей.

– Ага, – соглашается Сергей, – только с некоторой примесью Новодворской.

– Перестаньте заниматься детством! – громко советует танцующим Вова. Девушки удивлённо замирают.

– А что у меня не будет команды? – вскидывается Попов, вороша сценарий. – Также не бывает, чтобы один пират и без команды!

– Лёша, ты будешь один! – упирается Тамара.

– Я так не согласен! Дайте мне помощника, – качает права Лёшка. – У меня обязательно должен быть боцман. И попугай на плече. А ещё…

– Вот и вы! – врубается в общий бедлам Рома, разобравшись в репликах своего героя. – Дайте я вас поцелую…

– К чёртовой бабушке! – добавляет Абрамова и, видя замешательство композитора, объясняет. – Это твои слова.

– К какой чёртовой бабушке? – не понимает Рома. – А почему я туда её посылаю?

– Ты говоришь: “Дайте я вас поцелую к чёртовой бабушке!” – объясняет Ира.

– У меня в сценарии таких слов нет, – Рома хватается за ручку.

– И тут у неё хвост отваливается, – комментирует Вова.

– Как это отваливается? – удивляется молчавшая Таня.

– Ну это как протез, раз и отстёгнулся, – авторитетно поясняет Кольцов.

– А как же я буду выходить с хвостом? – спрашивает Тамара, – Вы об этом подумали?

– Очень просто, – говорю я, – тебя вынесут на носилках.

Мысль с носилками нравится всем, кроме самой русалки.

– Я подумаю, – неохотно решает она, и мы потихоньку разбегаемся.

– Не зли, убью!

– Мамусь, мне отчаянно хочется “Настоящих” пельменей!

– “Настоящих” уже нет, – сообщает она, – мелкачи всё уели.

– Ну тогда, – я обречённо падаю на табуретку, – согласен на ненастоящие.

– Представляете, мне сон снится, – рассказывает Оля Квадратова, – я сижу и отбираю своих противников на Студвесну. И все они технологи…

Мы согласно киваем. А как же иначе?

– И что самое удивительное, среди них нет русских, одни китайцы.

– Да? – удивляется Лена. – А у меня во сне была ничья. И каждой команде надо было придумать дополнительную сцену…

– Это интересно! – задумывается Маша.

– У технологов возникли проблемы, – с ехидцей в голосе добавляет Лена.

– Тебе ещё повезло, – машет рукой Тамара, – я во сне прихожу на выступление, а никого из наших нет. Я двигаю декорации. Открывается занавес, я жмусь к микрофону и говорю: “Извините, конечно, но народу почему-то нет. Я вам сейчас вместо спектакля что-нибудь спою. На этом и закончим!”

– У тебя гигантомания, – решает Вовка, – ты всё хочешь сделать сама.

– Ага, – соглашается она, – и все тухлые помидоры тоже мои.

– А ты двигайся, – советую я, – тогда не все помидоры попадут в цель.

– Я лучше тебя позову.

– Давненько у нас не было овощей, – замечаю я, – правда, Тимур?

– Истинная! – подтверждает он.

Рома-звукорежиссёр включает микрофоны.

– Эй, ребята, – обращается сверху он, – скажите что-нибудь в микрофоны.

К стойкам бросаются несколько человек. Кольцов начинает отбивать ритм и дудеть на воображаемой трубе. Женя без конца смакует стандартное “сосисочная-закусочная”. Денис на разные лады тянет: “Рас-с, два-а-а-а, тры, четы-ыре…”

Мы любим дурачиться в микрофоны. Особенно, когда Рома из своей рубки подыгрывает нам, устраивая эхо. Но когда дело доходит до репетиций, микрофоны превращаются во врагов. То они не так стоят, то фонят, то ломаются. Вот такая это вредная штука, акустическая техника.

– Гура! – слышен хлынинский крик из одной кулисы.

– Хлыня! – в такт ему раздаётся из другой оклик Гурама. Что ещё для счастья нужно? Потеряться и найтись.

Рома и Саша сколачивают каркас рубки. Я наношу на борт корабля его название. Название долгое время вызывало бурные прения. Хотелось дать судну какое-нибудь интересное имя по примеру знаменитой “Беды” (“Победы”). Так появились оригинальные “Великий Устюг”, он же “Великий Утюг” и “Королева”, она же “Корова”. Внимание было остановлено на “Ноющем ковчеге”, который и без отпадающих букв – пародия.

Женя тренируется в быстроте альпинистского спуска из-под крыши зала на сцену. В перерывах между его скольженьями девушки-матросы репетируют свой танец. Танец задумывался со швабрами, но, зная отличную работу шпионской сети технологов, мы вовремя меняем швабры на пуховки для пыли. Танец выигрывает, приобретая стильность.

– Так, – наконец решает Тамара. – Ромище! – ласково, но громко зовёт она. – Иди сюда!

Рома, отпустив декорацию, идёт на зов. Саша едва успевает перехватить падающую часть рубки.

– Рома, пой, – говорит Тамара и махает рукой. Раздаётся минус “Где же моя черноглазая, где?”

– Пе-е-е-сни, песни клёво бывает пишу… – затягивает Рома. Тамара скептически закусывает губу. Мы смеёмся.

– Не попадаешь, – заключает она, – Рома, попробуй не петь. Просто скажи нараспев.

– Вспомни Калиостро! – советую я. Он понимающе улыбается.

Матросы Лена, Даша и Валерия что-то тихо обсуждают на сцене. Даша на чём-то настаивает.

– Народ, разойдись! – орёт сверху Женя перед своим очередным полётом. Все бросаются врассыпную. На фоне верхней конструкции сцены появляются Женины ноги. Десять секунд они висят, процесс сопровождается нечленораздельными звуками и щелчками снаряжения. Затем – быстрый спуск и Женя на сцене.

– Классно спустился! – хвалит Роман.

– Только ноги сверху торчали. Это так и надо? – спрашиваю я.

Женя, улыбаясь, качает головой. “Ох, Миша!” – наверное, думает он.

– Я же на руках висел, – объясняет он и снимает перчатки. – Там верёвку выше не закрепишь, а мне ещё кронштейн подцепить надо. Но ничего, есть одна задумка, сейчас попробую.

– Кругом вода, а она в опере петь собралась! – начинает Верка. Раздаётся крик чайки, Верка утирает глаз. Снова пищит чайка. Вова импровизирует и вытирает второй. Выйдя из роли, он грозит Роме кулаком. Тот запускает третью чайку.

Тамара улыбается и на ломаном русском языке с использованием местных идиоматических выражений советует Роме унять свою звукооператорскую прыть. Всё это время Лена (Геля), согнувшись пополам, держит неподъёмную “мамину” сумку.

– Так и ревматизм заработать недолго, – жалуется она.

Вова вчитывается в слова гелиной песни:

– Ин зе таун вхер ай воз борн, – удивлённо произносит он, – Тамар, тут написано “вхер”! Может, это ошибка?

По лицу Тамары видно, что ошибкой был его глупый вопрос.

Входит Рома-композитор и занимает место за роялем. Вова дёргается у стойки микрофона, словно собака на поводке, и говорит в зал.

– Вова, – доносится из зала, – у тебя “радио”. Смотри на Рому. Рома, оторвал глаза от клавиш! Смотри на Вову. Лена! О, молодец, уже на рояле. Умница, Геля!

Рома упрямо учит гаммы…

– Недолго тебе, милок, осталось! – замечает Верка. Они уходят, в сцене дырка.

– Миша, ты почему не выходишь?

– Я выхожу на “Сникерс”.

– Ой, я же про него забыл! – вспоминает Вова.

– Не верю! – кричит из зала Лёшка.

– Миша, ты бездарность, – объясняет мне сущность моего персонажа Тамара. – Ты себя обожаешь, ты весь в этой любви к себе.

– Будь таким как есть, но немного наглее, – советует Лёша.

– И чуть-чуть раскованней, – добавляет Квадратова.

– Дааааааааааа! – удивляюсь я, вкладывая в этот возглас, все одиннадцать “а” сценария.

– Переигрываешь!

– Ты себя любишь, очень любишь! – убеждает Ольга. – И не можешь так удивляться.

Я уменьшаю количество “а” до трёх. Реплики-поправки продолжают сыпаться со всех сторон:

– Так, хорошо. Вовка, обними его. Вот так, молодец, не делай паузы. Нормально. Кольцов, на сцену. Серёга, отрывайся под песню “Мумий Тролля”. Миша, не стой столбом, уводи его.

– Футболистов пропускаем. Макс! – машет рукой Тамара. Неровной походкой по сцене бредёт Максим.

– Это что такое? – удивляется Тамара. – Ты кто?

– Я мент!

– Ну и?..

– Я же не на параде, – объясняет он. – Тут ремень висит, фуражка на бок, момон из под ремня вываливается. Объявляю о курсах в автошколу. Хотите – придёте, не хотите – мне и так хорошо!

– Молодец, трактуешь образ! – оживляется Лёха.

– Так, так, так, – пробегая сценарий глазами, вслух думает Тамара, – этих нет, этих… э-э-э… тоже нет. Ну ладно. Гоним эпизод со студентами и преподом. Потом сразу сцена с пиратом.

– Да уж, – соглашается сверху Женя, – а то я на этих балках всю… хм…хм… себе отсидел.

– Максим нам споёт. Макс, готов? – тот кивает. – Рома, минус…

Инспектор-мент допевает последний изуверский куплет про бедную старушку под колёсами машин, Вовка, часто дёргая коленями, убегает.

– И хорошее настроение не покинет больше вас! – улыбается Макс.

– Так, где студенты? – на сцене виновато появляются Саша и Денис. – Вы уже давно должны выйти и бросить Кольцова за борт.

– Не надо меня бросать. Я ещё пригожусь, – выплывает из-за кулисы Серёга. – Я и сам бросаться умею!

Саша и Денис принимаются радостно топить препода.

– Экзамен! – требуют студенты.

– Только через мой труп! – “выныривает из волн” профессор.

– Смотри, препод, – повесив садистскую улыбочку, замечает Денис, – тебя за язык никто не тянул!

– Хорошо, у всех три! – задыхается профессор.

– Что! – растерянно спрашивают студенты.

– Ну как вы это говорите? – прерывает умышленное убийство Тамара. – Вы не на уроке. Вы топите препода. Всё в ваших руках. В смысле, захотим, утопим гада! Вот так!

Теперь процесс утопления не отличишь от настоящего. Слава богу, что нет воды. На другой край сцены выбегает Квадратова, кидает спасательный круг и молит о спасении утопающего. Круг, сделав широкую красивую дугу по залу, бьёт по макушке зазевавшуюся Женечку. Та вздрагивает и хватается за сердце.

– Оля, больше эмоций, – советует Лёшка, удобно развалившись в трёх креслах, – А то, что это такое: “Тащи его, тащи!”, как в морге. Надо живее: “ ТАЩИ ЕГО!!! ТАЩИ!!!”

– А вы представляете, – мечтает Ольга, – подтягиваем мы к борту декана механиков Щеренко и кричим: “Стоп! Это не наш! Кидай его обратно!”

– Да, вот это был бы номер! – замечает Денис. – У Щеренки крепкое сердце?

Мы решаем не проверять. Мужик он хороший, пускай живёт.

Спасённый препод и подоспевший мент бегут за студентами, только почему-то в противоположном направлении. Впрочем, нормальные герои всегда идут в обход.

– А сейчас выход пирата! – командует Тамара. На сцене тишина и покой. – Где Попов???

Лёша умиротворённо сидит в зале и, похоже, дремлет.

– Попов!!! – удар по барабанным перепонкам подбрасывает его вверх.

– Ах ты! – начинает расходиться Ольга. – Нас больше всех гонял. А сам!

Лёшка, низко пригибаясь и закрывая голову руками, несётся на сцену.

Неожиданно выясняется, что загадочно исчезли Таня и Рома-композитор. История исчезновения двух психически нормальных людей в новейшем корпусе Университета непостижима в своей простоте.

Таня садится в лифт, останавливающийся на чётных этажах, с ясной целью доехать до нечетного. Выйдя на шестом, она долго и безрезультатно ищет 7-02, в которую направляется за красками. Обнаружив её отсутствие, она сильно удивляется и спускается вниз за проводником Ромой. Рома в тот день не выспался и внимательностью обладает нулевой, поэтому по необитаемому шестому этажу они бродят вдвоём. Путешественников обнаруживает и возвращает коллективу Вова, пущенный по горячим следам.

На время поисков Тани и Ромы организуется небольшой обеденный перерыв в 15 минут. Я, не теряя ни секунды, заскакиваю в зеркальный лифт и жму цифру “9”.

– Мишка там, наверное, на репетиции голодный! – жалеет меня Наталья.

– Ох, голодный! – подтверждаю я, появляясь у неё за спиной.

– Лёгок на помине, – замечает Нина Григорьевна. – А мы там тебе немного еды оставили. И даже салат.

– Салат! – приятно удивляюсь я.

– Да, – кивает она, – Роза у нас сегодня не ест, худеет. Ирке это надоело. Представляешь? Зачерпнула она ложку салата и самовольно к Розиной тарелке понесла. Розочка дёрнулась, бац Ирке по руке, и ложка салата – “хрясь” в Розин кофе. Да не просто так “хрясь”, а “хрясь” с выплеском. Вот так у нас Розочка и пообедала коктейлем “Салатный кофе”.

“Экзотика!” – думаю я и сажусь за стол. Наливаю чаёк. У меня ещё 12 минут.

В лаборатории идёт плановая чистка драгоценностей. Таня увлечённо трёт салфеткой золотое кольцо, Роза замачивает в спирту серьги.

– Вы идёте? – не занятая глобальным действом Ира думает составить себе компанию на время похода в старый корпус.

– Нет, не идём! – заявляет Таня, а Роза поясняет:

– Да мы тут все в бриллиантах закопались.

Я давлюсь чаем и с жалостью смотрю на свой серебристый значок “Всероссийское хоровое общество”. До бриллиантов мне далеко.

События в актовом зале приобретают некоторую напряжённость. В лабораторию элегантно врывается Рома и отдельными репликами, а также знаками даёт понять, что на сцене идёт генеральная мобилизация актёров. Дезертиром я становиться не собираюсь, кратко объясняю необходимость моего присутствия в другом месте, и с дружеским напутствием на все четыре стороны выпархиваю на волю.

– Это где там ещё этот Смяткин ходит? – слышу я командный голос примы. – А ну-ка, на колени!

Без криков и споров я лезу в карман за газетой.

– Что? Какие колени? – влезает Тамара. – Я сама поставлю его на колени. Кто у вас тут режиссёр?

Я замираю с развёрнутой газетой.

– Но по сцене на коленях он должен стоять передо мной, – гнёт свою линию прима.

Я стелю газету и встаю на колени. Дискуссия прекращается.

– Повеселились? – спрашивает Рома Зайцев из рубки. – А теперь за работу!

– Ты шо, из “Угадай Пeльши” или напевов объелся? – спрашивает Вова.

Из зала ему шутливо грозят три кулака.

– А что, я же правильно сказал – “Пeльши”, ударение на “е”?

– А напевов ты правильно объелся? – каверзно спрашивает Квадратова.

Вова замолкает и, отведя взгляд в сторону, начинает посвистывать. Дескать, он тут ни при чём.

– Дальше!

– Геля, слухай сюды! Геля, радость моя!

– Живее! Рома!!! Учи гаммы!

Рома, застигнутый за приделыванием хвоста очумелой Геле, бросает своё занятие и начинает извлекать звуки из бедняги рояля.

– Понял!

Через некоторое время появляюсь я и “пою” куплет о то ли девочке, то ли парне с проб- лемами зрелости.

– Ты что? – напускается на меня Вова. – Тут люди приличные сидят. Жюри, между прочим!

Я с трудом реабилитируюсь. А вообще, какой с меня спрос? Я и от чукчи недалеко ушёл. Что вижу, о том и пою. Я указываю рукой на сидящую в зале девушку. На репетиции девушка – первая попавшаяся. Избегая участи быть отмеченной, Женечка мечется по залу в поисках “безопасного” места.

У нас за спинами плетёт паутину на футбольных воротах профессиональный пират, мастер узлов, абордажей и выпивки парень по имени Алексей. Ребята-спортсмены тренируются в распасовке мяча под счёт.

– Выход футболистов сначала! – раздаётся из колонок властный голос Ромы-звукооператора.

– Заяц, ты чего там раскомандовался? – интересуется Лена Брoвко, выходя из образа Гели.

– Бровкo! – находится “Заяц”, – а ну-ка марш на ворота!

– Ты глянь, яки гарны хлопцы! – начинает Вова. “Хлопцев” на сцене не видно.

– Ленка, бросаешь мячик и сразу на ворота, не жди!

– А чего мне ждать-то? – невпопад спрашивает та.

“Первой звезды, – про себя говорю я. – Когда дадут по башке мячом, тебе понадобится личный звездочёт”.

– Ребята-футболисты, вы не убегаете после того, как попали в неё мячом. Вы же не стекло разбили. Склонитесь над ней. Посочувствуйте!

– Ну хочешь, я тебе спою! – непонятно кого утешает Вова. – Этот парень был из тех, кто просто любит секс.

– Я тебе дам “секс”! – Тамара близка к тому, чтобы подняться на сцену и вышибить из Вовы пару созвездий. – А ну-ка спел прилично!

– Я так потру рукой, – Лена водит ладошкой вокруг глаза, – и синяк готов.

– Ага! – поддерживает её Рома. – Мы в школе тоже напишем мелком на руке нехорошие слова и ходим, друг другу отпечатки ставим.

– Вы должны стоять полукругом позади Гурама, – удивляясь сам себе, перевожу фразу я.

– Ты знаешь английский язык? – удивляется Мария и благоговейно смотрит на меня.

– Вообще-то, нет, но по смыслу здесь другого быть не может.

– Да! – задумывается Маша. – Говорила мне мама: “Не надо прогуливать английские курсы!”

В зал начинают просачиваться технологи. Как флагман нейтрального флота к нам подплывает Валентина Павловна. Она ставит в горизонтальное положение левую руку и указательным пальцем правой зловеще стучит по циферблату часов.

– Уже три часа! – безапелляционно заявляет она.

Самые честные из нас вспоминают, что вторник – не наш день и что мы брали зал до трёх. Не самые честные замечают, что технологов, к сожалению, значительно больше. И нам приходится уйти. Я отправляюсь на работу и до конца дня восстанавливаю силы чаем с остатками печенья. Сумбурная репетиция в 10-04 оставляет в душе чувство, не передаваемое письменный текстом.

– Тебя сегодня не ждать? – спрашивает утром мама. Последняя генеральная всё-таки.

Первая половина среды протекает в почти бессознательном состоянии.

Да, жизнь готовит для нас очень серьёзное испытание – просмотр выступления конкурентов. С половины пятого все наши беспорядочно барражируют между залом и балконом. К пяти часам команда разбивается на небольшие группы и невозмутимо наблюдает за механиками и технологами, делающими последние приготовления.

Но вот, освободившись из плена занавеса, у рампы появляется конферансье Людмила, вооружённая радиомикрофоном. Представление начинается.

Постановки “Грёз” мы смотрим с какой-то болезненной сосредоточенностью, порывисто вскакивая, когда действие перемещается в зал. Мы искренне радуемся удачным хохмам механиков и негодуем, видя содранные и зачастую не очень оригинальные шутки технологов.

Прощальные аплодисменты. Зал пустеет. Сцена грустная. Освобождённая от декораций, она кажется одинокой и покинутой.

На сцену взбираемся мы. На ещё мокрых от выступления технологов досках закипают новые страсти.

– Женя, флажки по центру! Узел выше!

– Мишка, Вовка, крепите! Да не сюда, чёрт, там же занавес открывается!

– Ромка, держи, нос кверху, сейчас отпилю.

– Лёшка, стой, дай мне выровнять.

– Так, осторожненько. Понесли. Саша, Саша, не спеши! Поставили. Стены рубки шире.

– Так?

– Ага!

Слышен победный стук молотка.

Таня, удобно устроившись внутри полого носа “Ковчега”, крепит листы обшивки. Ира Абрамова и я с одной стороны и Рома с Машей с другой клеим борта. В разной степени готовности по залу шмыгают матросы. Скромно стоит Макс. Серёга Кольцов, примеряясь к падению в “волны”, кочевряжится на приставной лесенке.

Женя ходит злой и нервный. Он понимает, что для скандалов не время и как может сдерживается.

– После выступления я всем и каждому скажу, что о нём думаю, – обещает он. – Причем, в непечатной форме.

– А мы запасёмся разговорниками ненормативной лексики, – парирую я.

Самостоятельные футболисты уже давно пинают мяч.

– Вы видели, сколько у технологов танцев? – то ли обиженно, то ли испуганно спрашивает Таня из носа-конуры.

– Подумаешь, – отмахивается Ира Абрамова. – Вы видели, как они танцуют? Я приведу своих детей. Пусть технологи заткнутся.

Тренируя опасный элемент рок-н-ролла, Усова и Квадратова падают вниз головой на обманчивую мягкость ковриков.

В грустной задумчивости сидят в зале Маша, Анюта и Женечка. Я стою у экрана за сценой и увлечённо чеканю резиновым мячиком, отнятым у младшего брата Вальки. Таня запугивает Лёшку страшными приёмами борьбы айкидзюцу.

– Это единоборство было специально разработано для противостояния более сильному противнику.

– Ну да, ну да! – нахально улыбаясь, кивает Лёшка. Таня поднимает руку, чтобы проучить насмешника…

– А более слабый противник должен сопротивляться? – спустя десять секунд, интересуется Лёшка, удерживая в одном кулаке две Танины руки, заведённые ей за спину. Таня обиженно постанывает.

– Может начнём? – обращается к народу глас Ромы-звукооператора, усиленный до божественного динамиками колонок.

– А почему бы и нет? – вопросом на вопрос отвечает в микрофон Кольцов.

– Яма-яма-яма-яма-я-я-яма! – затягивает Максим. – У вас весенний авитаминоз, а я психотерапевт. Девушка в третьем ряду, – его взгляд падает на сидящую в зале Женечку, – перестаньте смеяться, а то… рассосётесь…

Женечка вскакивает с места и нервно выпаливает:

– Почему я? Я не хочу рассасываться!

Появляется Геля и Верка Сердючка.

– Одной рукой я держу микрофон, – начинает не по роли Вова, – другой сумку. А Гелю мне чем держать?

– Как чем? – удивляется Квадратова. – Третьей рукой!

– Тамар, я не согласен с соль мозолем! – встревает Лёшка. – Правильнее говорить “соль мозоль лажор”.

– Ну а зачем ему правильно? – пожимает плечами она. – Пусть говорит “соль мозоль лажаем”. Только без акцента на слове “мозоль”. Эта не та мозоль, о которой все знают.

– А мне вообще нравится другая постановка фразы, – замечаю я, – мы наш “соль мозоль”, извиняюсь, уже давно слажали! Это ближе к истине.

Она пропускает мою реплику мимо ушей и вновь прикладывается к микрофону:

– Футболисты – на сцену! Ребята, вы пинаете мячик, а потом один из вас на звуке удара попадает им Геле в глаз.

Жребий бить по мячу выпадает Захарову Олегу. Александр и Константин разрабатывают сложный вариант распасовки. Олег, хитро улыбаясь в усы, решает на какой секунде посылать в нокаут голкипера Гелю.

– Рома, барабанную дробь! Посмотрим, – Тамара засекает продолжительность дроби, – удар на восьмой секунде. Поняли? Рома, минус!

– Ой, – грустнеет Лена, – мне осталось жить семь с половиной секунд!

– Так, – распаляется на сцене Лёшка, – для эпизода купания препода мне нужно минимум два микрофона. Один – на гитару, другой – на голос. Один “радио” будет у Кольцова, второй у правой стойки. Вовка, притащишь мне свой “радио”, Ольга, а ты снимешь со стойки средний. Хотя нет, не так, “радио” Вовка отдаст Кольцову, правый оставим в покое, Ольга – снимаешь мне левый. А может… – задумываясь, он умолкает.

Ира Абрамова закатывает рукава. Кажется, ещё минута и она бросится на Лёшку и придушит собственными руками.

– Лёша, – негромко предупреждаю я, – будь осторожен, Ира вышла на тропу войны. Береги скальп!

– Ребята, нужны зачётки. У кого есть зачётки? – бродит за сценой Кольцов. К нему с разных сторон тянутся руки с зачётными книжками.

– Профессор, можно мне экзамен автоматом? – жалобно спрашивает кто-то.

– Я бы вам поставил гранатомётом, только снаряды у меня закончились, – сожалея о нехватке боеприпасов, говорит Кольцов.

– Да, мало мы препода топили! – замечает Саша.

– Ой, девчонки, – расплывается в улыбке Денис.

– Хотите по печёнке? – злобно интересуется обиженный препод.

– Совсем жёны от рук отбились, – жалуется Гурам, – итак всего четыре, а построить не могу.

– Пять! – кричит из зала Квадратова.

– Как пять? Четыре! – удивляется он.

– Семь, – роняет Вова.

– Вы серьёзно или шутите? – теряется Гурам. – Ай, да ну вас, сейчас сам посчитаю!

– Ну хорошо, – разобравшись с жёнами решает он. – Итак, дорогие жёны, кто будет готовить, кто стирать?

– Огласите, пожалуйста, весь список! – фальцетом просит Гибдада-Саша.

– Обед – 2 человек. Стирка – 2 человек. Вечером в ба-а-р…

Все жёны одновременно стараются сделать шаг вперёд.

– Сцену с “баром” ещё раз, – решает Тамара, – тормозов у нас много. Слушайте, на слове “в ба-а-р” все дружно делают один шаг вперёд. Итак, отрепетируем. “В ба-а-р!”

Та радостно кивает.

– Всем оставаться на своих местах! Это ограбление! – из-за левой кулисы на высоте 2,5 метров появляется рука с пистолетом.

– Ой, Геля, боже ж ты мой, шо творится!

Лёшка спрыгивает с невидимой из зала подставки и появляется у микрофонов.

– И это пират? – удивляется Верка.

– А чем это я тебе таким не приглянулся? – спрашивает Лёша, негромко похрустывая пальцами правой руки.

– Да, мелковат больно, – морщится Вова, – какой-то весь затасканный, некачественный…

– Я тебе сейчас покажу качественного, – в порыве пиратской гордости Лёшка бросается в драку.

– Ой, Вовочка, – голосит Таня, – только не бей его по голове!

Во всеобщую сумятицу врубается Женя:

– Ну, держитесь! Кто не спрятался, я не виноват!

На крики появляется Валентина Павловна.

– Вы репетируете? – спрашивает она и подозрительно смотрит на сгруппировавшуюся толпу.

– Репетируем, репетируем, – отвечает Женя и гладит по голове Лёшу. – Как раз до сцены возвращения блудного сына дошли.

– Смотрите, братцы-кролики, – она качает в воздухе указательным пальцем, – у вас осталось всего полчаса. Потом закрываем зал.

– Песню пирата пропускаем, – говорит Тамара, – репетируем с появления Жени Понта.

– Меня зовут Женя Понт! Просто Понт, – начинает Женя. Он уже в роли. – Я вызываю тебя на честный бой в равных весовых категориях.

– Легко! – отвечает Лёшка, и на сцене продолжается незаконченная драка. Дерутся теперь только двое: Лёша и Женя. То есть дерётся, собственно, один Женя, нанося противнику “жестокие удары по голове”. Лёша машет руками, но всё мимо. Впрочем, ему не до этого. Он находится в творческом нокдауне. Неверные ноги карикатурно носят его от препятствия к препятствию. Женя делает из него первосортную отбивную. Мне больно смотреть на это избиение. А я считал самым жестоким эпизодом куплет со старушкой под колёсами автомобиля. Жизнь показала, как глубоко я ошибался.

Лёшка цепляется за кого-то из пассажиров и повисает у того на плече с высунутым наружу языком.

– Сынок, остановись! – подбегает к разъярённому Понту капитанша.

– Мама, не мешайте работать! – орёт сынок, пытаясь оттеснить мамашу.

– Это твой отец! – кричит она. Женя в недоумении останавливается.

Рома даёт минус земфириной песни, Ира запевает:

– Тогда была весна, уже который день…

– Ирочка, ты не просто пой, а разговаривай, двигайся. Танцуй! – советует Квадратова.

– Я уже устала! – говорит Ирина и показывает на часы.

– Сейчас она будет двигаться, – обещает Женя. Сегодня он в ударе. Женя хватает Иру за обе руки и начинает бесцеремонно дёргать в разные стороны.

– Ну и сын, – замечает она, – ради достоверности готов родную мать угробить!

Во время песни Женя очень натурально рвёт на себе волосы. Только бы на выступление у него что-нибудь осталось.

– Сынок! – орёт пират.

– Папа! – кричит Женя. Лёшка с разбегу бросается к нему на руки.

– От оно, Геля, як в жизни бывает! – мудро замечает Вова.

– Ребятушки, милые мои, – входит Валентина Павловна, – на сегодня всё. Успели?

Тамара отрицательно мотает головой.

– Завтра значит завтра, – после длинной паузы фатально произносит она и устало зевает.

На улице пустынно и темно. Одиннадцатый час. Мы с Сашей отрываемся от коллектива и быстро добираемся до метро. Падаем на сиденье, складываемся домиком и, подпирая друг друга плечами, кемарим до “Домодедовской”.

– Эх, надоело мне из каши разные выковырки выбирать! – Олежка недовольно морщится и отстраняет на край тарелки зерно постороннего злака.

– Скажи спасибо, что у тебя каждый день утром есть каша! – замечаю я. – Некоторые вскочат утром, прибегут на кухню, раскроют холодильник, похватают оттуда, что есть и бегом…

– Это что там у них цыганский табор, что ли? – интересуется он.

– Ну, типа того, – не вдаваясь в подробные объяснения, я выскакиваю в дверь.

Запрыгиваю в лифт. Двери сами закрываются, свет тухнет. Я начинаю нажимать разные кнопки. Лифт не реагирует. “Классный сервис, – думаю я, – полная автоматика”. Всё хорошо, только не едет. Из зарешёченного динамика раздаётся недовольный голос диспетчера:

– Что там?

– Застрял.

– Эх, – вздыхает диспетчер, – мог бы чего-нибудь пооригинальнее придумать.

В механизме лифта вдруг что-то негромко щёлкает и в кабине зажигается свет. Лифт едет на первый этаж. “Вот это сервис”, – опять думаю я.

Утро на работе тихое и умиротворённое. Словно затишье. Перед бурей, наверное.

До меня доходит весть о вставке нового эпизода с моим участием. Внимание к своей персоне приятно, но не поздновато ли? Мы сегодня выступаем.

В 11.00 я вскрываю ключом 7-02 и, основательно порывшись в шкафу, вытаскиваю из пыльного пакета большой чёрный бант. Я знаю, как обрадуется ему Ромка.

В зале тоже спокойно. Рома Зайцев припаивает покалеченный в генеральной репетиции левый микрофон. Девушки из гарема с опаской примеряют цивилизованные наряды.

– Ой, я же совсем голенькая! – кричит Анюта. Она краснеет и, закрываясь руками, вылетает в коридор.

– Я на выступление пригласила отца, – сообщает Маша, скептически оглядывая, как сидит на ней платье. – Если он увидит меня в этом купальнике, он меня убьёт!

– А по моему классные платья, – говорит Лиза-Сулико, вытаскивая из вороха одежды всё новые и новые наряды.

Тамара мечется по залу, что-то судорожно вспоминая.

– Тамар, – мне в голову приходит мысль, – ты же у нас русалка. Давай привяжем тебя к носу корабля…

– И что? – она не понимает шутки.

– Как что? Когда в выступлении будет дырка, ты будешь развлекать зрителей анекдотами…

– Ага! – кивает она. – Может им ещё и сказку рассказать?

– А что, это мысль, – подхватывает Денис. – Соглашайся. Роль центровая, всё время на сцене.

И в этот самый момент в зале появляются Ирины “дети”.

– Ничего себе детишки! – Денис поднимает рукой смешно отпавшую челюсть.

– Конечно, дети, – пожимает плечами Ира. – Самой старшей нет и 18-ти. Ну чем не пиратки?

Девушки-дети выстраиваются за её спиной единым живым монолитом. Никто не спорит.

Тамара в рубке объясняет звукооператору Роме последовательность музыкальных вставок. Лена в костюме футболистки прохаживается по сцене.

– Семь с половиной секунд вы изображаете большой футбол, – Тамара через микрофон в последний раз инструктирует вышедших футболистов, – а потом зафигачиваете Ленке в глаз.

Посреди сцены на красном коврике в белых носках одиноко жмётся Квадратова.

– Ольга, уйди со сцены!

– Не могу, – разводит руками та, – у меня кроссовки забрали.

– Денис, возьми Квадратову на руки и вынеси со сцены.

Денис плотоядно потирает ладони.

– Нет! – защищается руками Ольга. – Я лучше кроссовки найду.

Я с прилепленными на пальцах кусочками скотча ассистирую Ире Хлыниной в украшении бортов судна экзотическими обитателями моря.

– Сколько времени? – пробегая мимо, неожиданно спрашивает Женечка.

– Без тринадцати двенадцать, т.е. без двенадцати тринадцать, – не теряясь, говорю я и добавляю, – это тоже самое, что без восемнадцати семнадцать или без семнадцати восемнадцать.

– Да, Миша, ты, кажется, перерепетировался, – грустно замечает она.

Появляется радостный Женя. Источник его воодушевления необычен:

– Вчера мне приснился сон, что в героической борьбе мы взяли почётное третье место и были просто счастливы.

Ира Хлынина кладёт руку ему на лоб, проверяя, не перегрелся ли сынок, и, сверкая офицерскими погонами, поднимается на сцену.

– А вдруг зашибу! У меня рука-то тяжёлая.

– Зато мне не надо будет ничего играть!

– Да, ты будешь естественным мертвецом.

По залу нервно проносится Женечка с ворохом Гелиных нарядов.

– Никаких изменений в сценарии не будет! – кричит звукооператор, обложенный кассетами и дисками, чумея при виде пёстрых от пометок и правок листов. Женя громко вторит ему.

– Не беспокойся, – отмахивается Ира, – Рому я уговорю.

Перерыв на обед только накаляет страсти. Приезжают долгожданные Кольцов и Попов. В зеркалке как заведённые гоняют Агутина девушки-матросы.

– Все на сцену! – разносится по залу голос звукооператора. – Ребята, последний прогон!

Его слова становятся катализатором жуткой беготни и неразберихи.

– О, да цэ ж классика, цэ ж Поль Макаренко…

– Как ЭТО называется? – обращается к невидимому продавцу Лёшка. – А, “Скитлз”! Дайте мне, пожалуйста, вон ту фиговину в красном пакетике.

Он начинает инструктировать свою команду.

– Пока я буду прикалываться на сцене, вы должны грабить пассажиров, отнимать у них ценности и деньги.

– А можно награбленные вещи потом не возвращать? – спрашивают дети. Аппетиты у них не детские.

– Достала морская меня болезнь…

– Ребята, мне срочно нужна бабочка, – Женя подхватывает нервный настрой коллектива. – Найдите мне бабочку, а то я кому-нибудь откручу сегодня голову.

– Что случилось, алмазный ты мой?..

Серёга Кольцов сидит за сценой и хладнокровно перезаряжает винтовку.

– Папа!

– Нет, – качает головой Женя, – прыжок мы сегодня репетировать не будем.

– Ты устал? – сочувствует Лёша.

– Да нет, боюсь, ты мимо пролетишь. Зачем нам травматизм перед спектаклем?

– Рома, не держи так крепко ноты. Вова, ты должен резко их вырвать.

– Не тронь, – отмахивается Рома, – не тронь моё самосознание!

– Уже четыре двадцать, – врывается Валентина Павловна со своей визитной карточкой – круглыми глазами. – Пора открывать зал, а они всё репетируют!

Закрывается занавес. Все экономисты сбегаются в зеркалку. В зале появляются первые зрители.

– У меня температура, – падает на банкетку Маша.

– Где моя Гэля? – с акцентом кричит Вова. Он ловит пробегающего мимо Сашу. – Займись моей грудью.

Тот хватает воздушные шарики и убегает.

Участники выступления меняются на глазах. Кольцова пудрят зелёными тенями, а он судорожно цепляется за приклад винтовки. Я двумя булавками прикалываю Ромке бант.

– Стой, – вскрикивает Квадратова и приближается ко мне с безумными глазами, – дай мне посмотреть на твои ресницы.

– Насмотрелась? – наконец спрашиваю я. Ольга кивает. – Тогда крась. Пусть будет выразительно.

Она с видимым удовольствием достаёт тушь и приступает к работе.

Максим носится по зеркалке в поисках фольги. Тамара становится синей. Её волосы, мимикрируя, сливаются с цветом платья.

– Меня просто трясёт, хоть я и не участвую! – жалуется Женечка, нервно перебегая от одного скопления выступающих к другому. Каждый что-то мажет, красит, повязывает, чем-то шуршит.

– А кто будет красить Вовку? – спрашивает Женечка.

– Да!? – Вова гордо выпячивает грудь.

– Иди сюда, – открывает косметичку Лена. – Я тебя за две минуты разукрашу.

Максим путается в парике, девушки-матросы с трудом закрепляют на нём белую простыню. Пиратки, наблюдая бедлам, тихо сидят в сторонке.

– Ребята, я же упаду оттуда, – нервно улыбается Женя, – мне на вас сверху минут 30 смотреть.

Лёшка в джинсах со сверкающей наружу коленкой покрывает себя затейливыми татуировками. Денис вертит на пальце огромный пиратский пистолет. Он и Саша спокойны. Они – студенты, а из всего маскарада у них по разноцветному покрывалу.

– Ира, Ира! – пытаюсь достучаться до сознания примы я. Она отрывает от зеркала серебристое от блёсток лицо.

– Смотри не забудь, первые слова в нашем эпизоде – мои! И ещё бей меня по-настоящему.

На голове Ромы происходит серия мелких взрывов, быстро фиксируемых лаком. Под счёт и хлопки в каком-то лихорадочном угаре идёт заключительный повтор морского танца.

– Я буду при Лене, – бормочет Женечка, – на выход футболистов я должна успеть её переодеть.

– А мне синяк нарисуешь? – спрашиваю я. – Это сразу после “Ах негодяй, я тебе покажу суперзвезду…”

– Нарисую, – она хватает из косметички голубой карандаш. – Мне бы только ничего не забыть!

– А где наша финальная песня?

– Ребятушки, Тамара, на сцену! – зовёт Валентина Павловна.

Схватившись за руки, мы криком прогоняем стресс и для пущей убедительности делаем большой взмах руками.

17.15. Начало спектакля задерживается. Занавес закрыт. Все участники выступления бегают по сцене как спринтеры челночного бега; каждый на свой лад что-то кричит.

– Микрофоны?! – вопит Тамара. – Работают! Где “радио”? Матросы на сцену. Так, Вовка, готов?

– Увсё отлично, – сообщает Верка Сердючка.

– Ребята! Саша, не забудь про ворота!

– Собрались, тряпки половые! – проходя в кулису, отдаёт приказ Попов.

– НАЧИНАЕМ! Макс, пошёл!

Медленная расслабляющая музыка. Максим просачивается в щель занавеса. Начинается медитация. Шаман помогает зрителям преодолеть сансарру, достичь нирваны и погружает в грёзы. “Вы уже там!”

Всемирный потоп предоставляет ковчегу место для манёвров.

Звучит “Пароход” Агутина и, скрипя, начинает разъезжаться занавес. Анюта, закинув ногу на отъезжающую штору, махает рукой в зал. Девчонки позади неё метут палубу. Выстроившись в два ряда, они начинают танец. Скоро к ним подплывает капитанша Ира в морской форме и фуражке. Она делает немыслимые жесты руками, давая понять, кто здесь главный.

– Дамы и Господа! – улыбкой в 32 зуба она радует пассажиров “Ноющего ковчега” обилием крупногабаритных удобств. На сцену выкатывается рояль.

Верка Сердючка волочит сумку и Гелю. В зале шквал аплодисментов. Чайка приветствует Верку точно в глаз (“Какая невоспитанная птица!”). Чайка не унимается и повторяет своё мерзкое дело.

– Косяком пошла, – комментирует Верка. И отбирает ноты у заболевшей оперой Гели. Та складывается пополам под грузом маминой сумочки. Внося в творящееся безобразие нотку вечного, под “Токатту и фугу ре минор” Баха выходит композитор во фраке. Значительно кивнув в зал, он устраивается за роялем. Верка не упускает случая пройтись по его внешнему виду. Но композитор не пьян, он думает. У него проблемы с музой. Он пробует что-то сочинить, но музыку “Семнадцати мгновений весны” написали уже до него. Из зала, в попытке помочь, кто-то кричит: “Мурку!” И Рома неожиданно для всех шпарит “Мурку”. Зритель в восторге (исполнение заявок трудящихся для русского человека – радость).

Отплясав под “Красотки кабаре”, Верка замечает, что парень перекормился музыкальными передачами, и что “Пeльши” – его любимая еда. Геля, прилипнув к Роме взглядом, давно лежит на рояле. И Верка сама берётся за карьеру дочери. Но кризис жанра рушит всё, и они отправляются на поиски другого сочинителя. А Смяткин тут как тут. Важно подает себя на сцену как брат-близнец Ромы под ту же музыку. Только прикид у него пижонский.

Не замечая Верки и Гели, он тут же проходится о Ромином “соль мозоле”, с которым у того явные проблемы. И тут Смяткина узнаёт Верка. Радостные восторги, объятия. Гелино любопытство не знает границ. “Композитор” знакомит народ с парочкой своих нетленных шедевров. Но как “талант” действует на профанов! Он просто бьёт их наповал. Верка и Геля удаляются. А зазнайка продолжает выпендрёж.

В поле его зрения попадает замученный морской болезнью профессор с ёмкостью для сами догадываетесь чего. Смяткин с отеческой заботой уводит профессора освежиться. Рома затягивает песню о проклятом авитаминозе; на его плач появляется русалка, сине-зелёная девушка с поэтической душой. И композитор втрескивается в неё по самые помидоры. В порыве детсадовского восторга он рвёт из колонки штекер левого микрофона. Хорошенький подарочек для всех выступающих. Русалка уплывает.

Творческая натура Гели заводит её на футбольное поле, где “гарны хлопцы” дают ей в глаз мячом. Если бы не поспешное бегство футболистов с места преступления, то на их дальнейшую спортивную карьеру никто бы не поставил и пятачка. “Клочки по закоулочкам” – любимый способ Веркиных разборок. Песня для поверженной Гели вызывает неожиданную радость зрителей.

На палубу заваливается инспектор и лениво объявляет об автошколе на борту ковчега. Верка перенацеливает Гелю на вождение машины.

Появляется Гурам, красавец-мужчина, шейх, и его четыре жены (Сулико, Гюльчатай, Зульфия и Зухра). Пятую жену он по секрету представляет залу. Фатима! Но кто под чадрой может узнать Катрин? Сюрприз впереди.

Женам надоели простои личного авто и они сами решают пошоферить. Верка вписывает в равноправие женщин Востока новую страницу, и они предстают перед нами красивыми и соблазнительными девушками. Разоблачение афроамериканки Катрин производит в зале эффект разорвавшейся бомбы.

А вот и инспектор Макс. “Начнём занятия!” Нет, он не строгий, просто работа такая. А чему он вас научит? Да всему! И к тому же с постоянно хорошим настроением.

Макс ещё поёт, когда справа появляются студенты Денис и Саша. Они несут на руках брыкающегося препода. Куда несут? Топить, конечно! Под напев и наигрыш Лешки процесс купания профессора выглядит невинной детской шалостью. А как радуются этому студенты-зрители. Тем более, препод сам виноват. Но может искупить свои ошибки.

Так! Вот это совсем другое дело. Экзамен сдан на отлично, зачетки подписаны. Студенты бросают препода обратно в воду (ребята, ну где же ваша справедливость?) и убегают. Общими усилиями профессора спасают матросы под предводительством Квадратовой Ольги. Инспектор и спасённый берут след студентов.

– Да-а-а! – находится она. Зал ценит её оригинальность. Смяткин успокаивает приму, обрисовывая величину её волевого характера формами бюста и бёдер. За что получает оплеуху и убегает, разъярённая прима несётся за ним.

По доскам палубы как больной бешенством носится композитор, выискивая свою музу. А вот и она, всплывает и опять уходит под воду. Теперь её пугают разговоры наших безбилетников-студентов. Уговорившись на запугивании учебно-преподавательского состава (так дешевле), студенты замечают девушек-матросов и, не теряя времени, начинают знакомиться. Девушки с виду строгие, но потанцевать не против. Хулиганский рок-н-ролл обрывает Сердючка вестью о поисках безбилетных пассажиров. И сразу берёт на себя грех укрывательства преступников. Едва студенты уходят врывается свирепый препод. Он по запаху чует, что они здесь были.

А вот и наш любимец Гурам. Только настроение у него неважное (“Будь проклят тот дэнь, когда моя мама решил, что я у неё буду!”). Да, не повезло! Не знает, сколько жён у него в гареме. Верка с лёгкой руки добавляет ему ещё двух: Мусару и Гибдаду (переодетых студентов), заставляя шейха крепко задуматься. Но жёны у него не промах. Стирать, готовить не хотят, а вечером в бар… Впрочем, в бар идёт Гибдада за свою отличную “Да”.

На палубе инспектор и профессор. “Вот они! Хватайте их!” – кричит профессор. Но Гурам это вам не Гриша, за всех своих жён он стоит горой. В разгар конфронтации судно захватывают пираты. Команда пираток потчует зал стилизованным брейком, главарь ходит по палубе и запугивает пассажиров. Те дрожат и прячутся за Верку и Гурама. Вдоволь насладившись зрелищем страха, пират решает поведать о трудной судьбе флибустьера. По трапу он спускается в зал и начинает снимать драгоценности со зрителей. На палубе орудуют пиратки.

Сверху падает верёвка, по ней скользит Женя Понт в смокинге и бабочке. Это спасение.

Но пирату море по колено и он решает принять бой в “равных” весовых категориях. Последующие 15 секунд пират как мячик летает по сцене под музыку пластилинового боя. Женя готов нанести решающий удар. Но тут между дерущимися вырастает капитанша.

Далее происходит обмен любезностями между встретившимися супругами:

– Мама, вы знакомы? – теряется Женя.

И мама объясняет сыну, кто таков его отец. Удручённость Жени сменяется криком:

– Папа!

– Сынок! – орёт пират и кидается к нему на руки. Радость экипажа, слёзы дам, умиление зрителей.

А вот и композитор с песней. Да, русалка выбила дурь из его головы и заставила парня пошевелить извилиной. Но Верка не намерена сдаваться. Она хватает ноты и суёт их Геле.

Геля “поёт”, точнее орёт, визжит, а может быть, стонет. У всех закладывает уши. Ну и голосок! Пять слов роли, а как пробирают. Птичка! Говорили же: “Не стой так близко к микрофону. Люди тоже хочут жить!”

Оглушённая криками, всплывает русалка с вопросом “Кто тонул?” Слава богу, никто. Но теперь, тебе, килька ультрамариновая, не отвертеться! Будешь петь! Поёт! Весь пароход танцует.

Вперёдсмотрящий кричит: “Земля!” и, похоже, наше путешествие заканчивается. Но никто не хочет сходить на берег.

У профессора свои обязанности. Ворвавшись на палубу, он хищно перезаряжает дробовик и сообщает о повторной сдаче экзамена. Студенты в ужасе убегают. Он, целясь, несётся за ними. Сейчас ему, по-своему, тоже хорошо. А мы остаёмся!

На переднем плане материализуется шаман, музыка опять навевает Восток. Пассажиры продолжают радостно прыгать на заднем плане. Шаман приводит людей в чувство. Наполняет их силами, уводит негативные эмоции, помогает вспомнить, как кого зовут, напитывает энергией и витаминами.

В зале шквал аплодисментов и криков. Зрители с пользой для себя провели этот сеанс. Когда шум стихает к микрофону выходит побитый Смяткин. С пластырем на левой щеке и синяком под правым глазом, он иронично сообщает:

– За увиденные вами грёзы деканат Института Экономики и Предпринимательства ответственности не несёт!

Опять звучит агутинский “Пароход” и мы, взявшись за руки, выходим на поклоны.

апрель-август 2000.